Читать интересную книгу Одно к одному. Полина и Измайлов - Эллина Наумова

Я зарделась от гордости и радости. Чувствительный мой малыш! Мгновенно реагирует на состояние матери! Но вовремя вспомнила, что мы с ним вчера смотрели «Один дома», и Севка завистливо изрек: «Мне бы так».

– Пусть полковник отдыхает, сынок. У него мертвых бизнесменов, как…

Чуть не ляпнула «собак нерезаных», настолько не доходило, что Леня мертв. Не абстрактный бизнесмен, а давний добрый знакомец.

– Мам, беги уж, пока Вик на втором этаже не перехватил, – не сдержал ехидства Севка. – Я следом за тобой.

Я снова чмокнула сынишку. Знала, что Вик у себя, что поднимется и проверит, запер ли Сева дверь, покормит мною у него приготовленным, погулять сводит. И, если они снова наедятся мороженого и слягут вдвоем с ангиной…

Я не успела придумать наказания. Лицо Ленки меня поразило. Опухшее – еще бы нет, с безумным взглядом – объяснимо. Но оно имело нежно-фиолетовый оттенок. Мне подумалось, что Измайлов пригодился бы, если не в роли детектива, то в качестве шофера. На секунду я решила прихватить и полковника, и Севку, завезти ребенка к маме и спокойно втроем отправиться за город. Этой секунды Ленке хватило, чтобы сорвать машину с места. Мне лично показалось, что еще и с цепи. Просить приятельницу притормозить было чревато. Я прикрыла веки и сказала:

– Говори толком, что стряслось.

– Оказывается, у моего мужа были проблемы с алкоголем, несовместимые с жизнью, – пробормотала она.

Можно было ахать или спорить, но я не стала. Протянула, не соображая, уместно ли:

– Недавно Петюню, сокурсника, хоронили. Оставил семью с детьми, женился на любимой женщине, устроился на желанную работу, всем говорил о реальности счастья. А через полгода уехал на электричке в светлый березняк и повесился на крепком суку. Тогда мы ломали головы, чего не хватало. Ты же помнишь.

Она бегло меня оглядела, словно прикидывала, как половчее выпихнуть из машины.

– Извини, – понурилась я. – Думаешь, у Лени не было причин спиваться тайно ото всех?

– Думаю, нет, – трудно сглотнув, выговорила Ленка. – А кончать с собой и подавно. Так просто кончать.

Я поняла ее и согласилась. Леонид Садовников был склонен не к эпатажу, а, скорее, к классическому театру. Но и в нем без зрителей не обойтись.

– Лен, не сердись, но не вирусный гепатит, не ВИЧ всему виной? Бывают ведь и случайные жертвы. Правда, это единственное, что на ум приходит.

Ленка крутанула руль, по-моему, на триста шестьдесят градусов. Как ни странно, машина в кювет не кувыркнулась. Бедняга попыталась сдуть рыжую прядь со взмокшего лба и почти пролаяла:

– Я поразмыслила об этом. Бегло. Старалась без эмоций. Но он наверняка заразил бы меня. А я недавно обследовалась у гинеколога и сдавала кровь на эту пакость. Все чисто.

– Леня знал об этом?

– Разумеется.

Я нутром чуяла – Ленка права. Смерть есть этап жизни, а жил Леонид Садовников отнюдь не для самоубийства. Любил себя. Ленка была самой расчудесной женой, потому что он ее выбрал. Его фирма была совершенной и обреченной на процветание, потому что он ее создал. И так далее. Умирай он добровольно, ликвидировал бы дело, сжег офис, усадил Ленку в любимый норовистый Лексус и вместе с ней врезался бы во что-нибудь железобетонное.

Но какой-то частью рассудка, или что там у меня вместо него, я понимала: спокойнее будет, если Леня сам свел счеты с жизнью. Случаются же с людьми острые помешательства. В конце концов, в любой смерти ищут виноватого. Хоть Господа Бога – рано прибрал, хоть самого покойного. Чего стоит горький упрек: «На кого ж ты меня оставил»? А потом привыкают жить, не видя, не слыша, постепенно забывая человека, и по мере углубления забвения, смиряясь. Или попросту учатся обходиться без. Поэтому я начала тихонько бухтеть, мол, всяко бывает, индивид всегда одинок в смерти, нам не дано и в себе-то разобраться, не то, что в другом, будь он и самым-самым близким. Близость – не тождественность. Надо уважать выбор и поступок любимого даже через свои боль и обиду. А уход из жизни – мужественный поступок…

Вряд ли Ленка меня слышала. Но не радио же было включать в подобной ситуации. А мое монотонное бормотание явно ее успокаивало и слегка отвлекало от собственных мыслей. Вернее, мешало думать о том, что нас ждет на даче. Так и ехали. Я уже давно умолкла, но и самой все казалось, что говорю, говорю, говорю.

У ворот маячил серолицый охранник. Не предполагала, что человеческая кожа может принимать столь разнообразные оттенки. У него был вид раскаявшегося душегуба, и именно поэтому заподозрить его в совершении преступления было невозможно. Он увидел, что Ленка не одна, и его передернуло.

– Не ты же меня поддержишь! – с ненавистью выкрикнула Ленка в опущенное стекло.

Во-первых, меня потрясла степень взаимопонимания. Не часто услышишь немедленный адекватный ответ на гримасу. Во-вторых, фамильярность. Чтобы Ленка к обслуге на ты обратилась? Она горничную, девочку моложе себя, Ольгой Михайловной величает. Ну, добро, шок непредсказуем. Только охранник не окаменел от изумления, услыхав такое. Тоже пребывал в шоке? А, может, Ленка нарочито грубым обращением давала ему понять, что винит в гибели мужа? Он же, естественно, не стал снимать с себя доли вины, которая всегда есть на человеке, нанятом за деньги беречь и не уберегшем. Начались загадки! То есть продолжились. Я к чему нагнетаю? К своему тогдашнему состоянию. Я ведь еще ничего толком не знала о смерти Лени. Но, если бы не настроилась в воротах с неожиданной помощью Ленки и охранника на таинственное убийство, ни один сыщик в этом деле не разобрался бы. Даже полковник Измайлов.

Но пока по дому слонялись сонные мятые полицейские из деревенских и с любопытством музейных посетителей разглядывали безделушки. Клянусь, я позвонила к себе в редакцию только после прибытия телевизионщиков. Кто их вызвал? Как пронюхали? Каким образом проникли на участок? Мы с Ленкой материли их, почем зря. Хотя не зря, потому что типы наглые. Видели когда-нибудь сволочь, лезущую с камерой в дом с покойником через туалет, где была открыта форточка? А этот молодой да ранний лез, пока охрана выдворяла троих менее пронырливых. Мы с Ленкой заперли дверь снаружи, и пока он упоенно снимал санузел, рассуждали о мести. Так хотелось подставить под окно жестяную ванну с кипятком. Но даже с холодной водой совесть не позволила. Вот интересно, у нас с ней две разных, но похожих совести? Или она одна на всех? Поняв, что в комнаты ему не пробраться, парень, не глядя вниз, спрыгнул. Он еще посмел материться! Сказал бы спасибо, что не осуществили идею с ванной.

Но вообще-то все было ужасно. Ленька Садовников был мертвее мертвого. Валялся на полу в кабинете с искаженным лицом и судорожно поджатыми ногами. Ленка порывалась к нему присоединиться и преуспела бы, не сделай ей встретивший нас охранник укол кордиамина подкожно. Я запомнила, потому что, прежде чем позволить сие, позвонила подруге Настасье, хирургу по профессии, и справилась, можно ли спасти Ленку подобным образом.

– А врача там нет? – зарычала Настасья.

– Есть, – призналась я. – Обкурен до предела. Осмотрел труп и заснул. Живую я ему не доверю. Другого доктора здесь не нашли и…

– Хватит, теряешь время, – заорала Настасья. – Дай трубку мужику, который знает слово кордиамин.

Минуту-другую хирург с охранником энергично общались. Я слышала что-то о крепком сладком чае после укола. Затем Настасья велела мне не мешать реанимационным мероприятиям. Но я сама вскрыла разовый шприц, набрала лекарство из качественно маркированной ампулы, предварительно проверив срок годности, и угрожающе бурчала в спину самозванца в медицине:

– Если с ней что-нибудь случится, я тебя прирежу. Достаточно, мужа насмерть ширнули, с женой этот номер не пройдет.

– Кто ширнул? – возмущался он. – Что ты мелешь? Хозяин сам услал всех отсюда.

При этом я упиралась ему под лопатку пилочкой для вскрытия ампул. И только ненормальный мог принять сию полоску алюминия за нечто, способное не то что проткнуть плоть, но и пиджак порвать. Неожиданно мужик меня зауважал. Развернулся, чуть не выткнув мне глаз использованной иглой, и похвалил за бдительность. Дескать, отродясь не верил в женскую дружбу, но теперь на грани. Я мрачно порекомендовала ему никаких граней никогда не переходить, отобрала шприц обернутой полотенцем рукой и спрятала в целлофановый пакет. Кажется, он всхлипнул. Не исключено, что от смеха.

Однако причины для подобной нервозности у меня были. Стражи порядка, повторюсь, попались вялые и равнодушные. Штатного медика в участке не было, поэтому вызывали по списку дежурного из больницы. И надо же было именно сегодня такому дежуранту косяк забить. При нем из брючного кармана Садовникова извлекли справку, в которой тот двумя подписями подтверждал, что предупрежден о последствиях приема алкоголя после какого-то пролонгированного химического воздействия, то бишь медикаментозного кодирования. А местный лекарь, воздействовавший на себя немного иначе, сразу смекнул: Леня вколол себе внутривенно лекарство, которое в больших дозах провоцирует сердечные приступы, потом для верности принял стакан хорошей водки и скончался в муках. Смелым выводам способствовали валяющиеся на столе резиновый жгут, шприц, стекляшка от того самого импортного препарата, стоящие рядом ополовиненная бутылка водки и пустой стакан, плюс место свежего вкола на локтевом сгибе трупа. Формулировки заимствованы у доктора, так что претензии не принимаются.